отсюдаwww.rv.ru/content.php3?id=7567
КРОВЬ И МЛЕКО
полюбопытствоватьСергей ФОМИН
11 марта 1917 г. в газете «Петроградский листок» в заметке «Какая в них кровь» рассказывалось о наглядном ответе знаменитого историка С.М. Соловьева на вопрос о проценте крови Романовых в современных Всероссийских Самодержцах. Дело было за чаем, и Сергей Михайлович якобы, взяв пустой чайный стакан, налил его до половины красным вином и, рассказывая о брачных связях Русских Государей, стал подливать воду. Жидкость «становилась все светлее и светлее, пока, совершенно потеряв старую окраску, сохранила лишь её слабый оттенок». Читатель подводился к мысли о том, что эту жидкость сомнительного оттенка не жалко и выплеснуть.
Но так ли было всё на самом деле?
Великие княжны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия с Наследником Цесаревичем Алексеем. Санкт-Петербург. 1907 год
Даже с чистокровной немкой Императрицей Екатериной Великой дело обстояло не столь просто. «Я вспоминаю, - писал флигель-адъютант Императора Николая II полковник А.А. Мордвинов, - один разговор с Государем после прочитанных Его Величеством «Собственноручных записок Екатерины II», где Она, рассказывая о перенесенном Ею во время болезни кровопускании, радовалась, что, «хотя Она и совершенно обезкровлена, но зато у Неё не осталось больше ни одной капли немецкой крови и Она стала совершенно русскою». На Государя эти слова произвели большое впечатление. «Какая изумительная женщина Она была, - говорил мне Государь, - даже судя по этим Её шутливым словам. Я так понимаю Её радость при всяких обстоятельствах не только быть, но и сознавать Себя русскою...»(1)
Но было и ещё нечто...
Не говоря уже о едином - через века - Царском Роде, существовала не привлекавшая ещё до сих пор внимание исследователей проблема сочетания Царской крови и молока, которым Их вскармливали: «Ты будешь насыщаться молоком народов...» (Ис. 60, 16).
Мних ли, бражник ли - все от млека,
Все от белого... Оно
Миром властвует. Всем - одно -
Всем оно одно миром целым!(+1)
Приоткрыв завесу в неведомое, об этом рассказал, уже будучи в эмиграции, русский офицер(+2), воспитывавшийся какое-то время вместе с Царскими Детьми(+3), в числе которых был будущий Император Николай II.
А вот и сам рассказ: «Большую радость и удовольствие доставлял нам приезд во Дворец четырех нянек-кормилиц, пестовавших и Самого Отца [Императора Александра III], и Его Детей [Императора Николая II и Его Братьев].
Я теперь отдаю себе отчет, что при невероятной смеси кровей в Царской Семье эти мамки были, так сказать, драгоценным резервуаром русской крови, которая в виде молока вливалась в жилы Романовского Дома, и без которой сидеть на Русском Престоле было бы очень трудно. Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с налетом простонародным. Так говорил и Александр Третий. Если Он не следил за Собой, то в Его интонациях, как я понял впоследствии, было что-то от варламовской раскатистости. И я сам не раз слышал Его: «чивой-то».
Выбирались мамки из истовых крестьянских семей, и по окончании своей миссии отправлялись обратно в свои деревни, но имели право приезда во Дворец, во-первых, в день Ангела своего Питомца, а, во-вторых, к празднику Пасхи и на ёлку, в день Рождества.
Во Дворце хранились для них парчёвые сарафаны и нарядные кокошники, и было в этом что-то от русских опер, от «Снегурочки». Сначала их вели к Родителям, а потом к нам, детям. И тут начинались восклицания, поцелуи, слезы, критика: «Как Ты вырос, а носище-то, ногти плохо чистишь» и т.д.
Александр Третий твёрдо знал, что Его мамка любит мамуровую пастилу, и специально заказывал её на фабрике Блигкена и Родинсона. На Рождестве мамки обязаны были разыскивать свои подарки. И так как мамка Александра была старенькая и дряхленькая, то под дерево лез сам Александр с сигарой и раз чуть не устроил пожара.
Эта нянька всегда старалась говорить на «вы», но скоро съезжала на «ты». У неё с Ним были свои «секреты», и для них они усаживались на красный диван, разговаривали шопотом и иногда явно переругивались. Подслушиватели уверяли, что она Его упрекала за усердие к вину, а Он парировал: «Не твоё дело». А она спрашивала: «А чьё же?» В конце концов, старуха, сжав губы, решительно и властно вставала, уходила в дальние комнаты и возвращалась оттуда со стаканом воды в руках. На дне стакана лежал уголек.
Александр начинал махать руками и кричать лакею:
- Скорей давай мохнатое полотенце, а то она Мне новый сюртук испортит.
- Новый сошьешь, - сердито отвечала мамка и, набрав в рот воды, брызгала Ему в лицо и, пробормотав какую-то таинственную молитву, говорила:
- Теперь Тебя ничто не возьмет: ни пуля, ни кинжал, ни злой глаз.
Однажды, косясь на Государыню, Он вдруг громко спросил:
- А не можешь ли ты чивой-то сделать, чтобы Я Свою Жену в карты обыгрывал?
Старуха Ему просто и ясно ответила:
- Молчи, путаник.
А в другой раз, перецеловав Его лицо, руки, плечи, обняв Его по-матерински за шею, она вдруг залилась горючими слезами.
- Что с тобой, мамонька? - встревожился Александр, - чивой-то ты? Кто-нибудь тебя обидел?
Старуха отрицательно покачала головой.
- В чём же дело?
- Вспомнила, родненький, вспомнила. Одну глупость вспомнила.
- Да что вспомнила-то? - озабоченно спрашивал Александр.
- Уж и силен же Ты был, Батюшка, ох и силен!
- Да что Я дрался что-ль с тобой?
- И дрался, что греха таить. А самое главное - кусался. И зубёнков ещё не было, а так, деснушками, как ахнешь бывало за сосок, ажь в глаза ночь набежит.
Александр ахнул от смеха и расцеловал Свою старуху, гордую и счастливую.
- За то уж и выкормила, уж и выходила, богатырёк Ты мой любимый, болезный...
Эта мамка пользовалась во Дворце всеобщим уважением и не было ничего такого, чего не сделал бы для неё Александр. Говорили, что в Ливадии, на смертном одре, вспомнил Он о ней и сказал:
- Эх, если бы жива была старая! Вспрыснула бы с уголька и всё как рукой бы сняло. А то, профессора, аптека...
...Всех этих нянек поставляла ко Двору деревня около Ропши. Каждой кормилице полагалось: постройка избы в деревне, отличное жалование и единовременное пособие по окончании службы. Работа была обременительная, и за всё время пребывания во Дворце мамка не имела права ни ездить домой, ни выходить в город»(2).
Традиции эти восходили к седой древности, однако документальных свидетельств осталось очень мало. О положение дел в Царствование Государя Алексея Михайловича рассказал в своей известной книге Г.К. Котошихин: «А на воспитание (кормление. - С.Ф.) Царевича или Царевны выбирают всяких чинов из жон, - жену добрую и чистую, и млеком сладостну, и здорову...»(3)
Цесаревич Алексей с кормилицей
«При выборе кормилицы, - комментировал приведенный нами текст историк И.Е. Забелин, - наблюдалась величайшая осторожность: строго требовали всех качеств, исчисленных выше Котошихиным, и потому в выбор или прибор назначалось иногда более десяти кормилиц, жен во всех качествах добрых, имена которых и записывались в особую роспись. В этой росписи означали мужа избираемой, её лета, детей её, время, когда разрешилась от бремени последним ребёнком, потом имя и местожительство её духовника, который по священству обязан был засвидетельствовать особою сказкою письменно и о нравственной чистоте избираемой. По особой крестоприводной записи кормилицы целовали крест служити и прямити Царю, Царице и Ребёнку, на воскормление которого поступали»(4).
«...И живёт та жена, - читаем далее у Г.К. Котошихина, - у Царицы в Верху на воспитание год; а как год отойдёт, или ежели та жена дворянска роду, мужа её пожалует Царь на воеводство в город или вотчину даст; а подьяческая или иного служивого чину, прибавят чести и дадут жалованья немало; а посадцкого человека, и таким потомуж дано будет жалованье немалое, а тягла и податей на Царя с мужа её не емлют по их живот»(5).
«Из кормилиц, - пишет И.Е. Забелин, - потом поступали, с уменьшением чина и значения, в постельницы или в комнатные бабки, а с возвышением - даже в верховные боярыни. Впрочем, Государева кормилица оставалась в своём чину до смерти и получала, в виде пенсии, все свои оклады. На таком положении оставались кормилицы Царя Алексея [Михайловича], старица Анисья Ивановна, и Царя Феодора Ал[ексеевича], Анна Ивановна и пр. По окладу жалованья [...] кормилицы равнялись казначеям»(6), т.е. второй, после верховных боярынь, степени женских Царицыных чинов.
Кормилицей будущего Императора Петра Великого была Ненила Ерофеева. Из какого она происходила сословия неизвестно(7).
«С момента рождения каждого ребёнка, - вспоминал впоследствии Император Николай I, - к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу...»(8) В этих же мемуарах Государь писал о Своей кормилице - «крестьянке, московской славянке»(9). Этот впервые опубликованный в 1906 г. русский перевод с французского подлинника был неточен. Из дошедших до нас документов известно имя и место жительства этой кормилицы: «крестьянка из Московской Славянки, входившей в Красносельскую Дворцовую волость, Евфросинья Ершова...»(10) Там что Царь упоминал место жительства Своей кормилицы, а не её происхождение. То, что дело именно в переводе, доказывает следующее место из тех же воспоминаний Императора Николая Павловича, повествующее о Его крестинах: «Во время церемонии Крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, высокой причёске, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия»(11).
Будущего Императора Александра II выкормила крестьянка подмосковного села Большие Мытищи Авдотья Гавриловна Карцева (1794-1845). Государь Николай Павлович, к Которому привели её, потрепав по щеке, сказал: «Как Расея наша! корми Сашу Моего, чтобы здоровый был»(12). Прошло много лет... Уж не только Авдотьи в живых не было, но и Того, кого она выкормила, а мытищинские крестьяне всё вспоминали: «Сама мне сказывала. Как херувинчик был, весь-то в кружевках. И корм ей шёл отборный, и питьё самое сладкое. И при ней служанки - на всё. Вот и выкормила нам Лександру Миколаича, Он всех крестьян-то и ослободил. Молочко-то... своё сказало!»(13)
Кроме кровного - молочный
Голос - млеку покоримся! -
Есть: второе материнство.
Два над жизнью человека
Рока: крови голос, млека
Голос(+4).
Рассказывали, что Цесаревич Александр Николаевич, посещая Москву и паломничая к Преподобному Сергию, не раз навещал кормилицу, жившую в Мытищах в двухэтажном доме. «А как ей помирать, в сорок пятом годе было... за год, что ль, заехал к кормилке Своей, а она Ему на росстанях и передала башмачки и шапочку, в каких Его крестили. Припрятано у ней было. И покрестила Его, чуяла, значит, свою кончину. Хоронили с альхереем, с певчими...»(14) И действительно, на кладбище близ церкви памятник указывает могилу Карцевой: она скончалась 13 декабря 1845 года на 52-м году от рождения(15).
Одной из кормилиц Царя-Мученика Николая Александровича была крестьянка Мария Смолина. По семейным памятям, сохранившимся в её семье, рассказывают, что как раз в то время, когда Императрица Мария Феодоровна разрешилась Первенцем-Цесаревичем, Мария родила пятого ребенка. Однако во Дворце Смолина прожила недолго - всего полтора месяца: пропало молоко. Эти факты стали известны благодаря внучке кормилицы, которая умерла всего несколько лет назад.
На улице Главной в Тосно, под Петербургом, сохранился двухэтажный дом постройки середины 19 в. Старожилы называют его «домом кормилицы». С 1998 г. в нём размещается историко-краеведческий музей, среди экспонатов которого находятся вещи из семьи Смолиных.
Как сообщала газета «Невское время», внучка Марии Смолиной «нашла купчую на этот дом и разорвала её, «дабы дальние родственники на него не претендовали». Ей нравилось, что здесь будет музей. Есть альбом её родственников. А вообще-то, говорят, Смолиных тут немало - фамилия распространенная. Как правило, это давние переселенцы из Смоленской губернии. Обычно нижний этаж дома на Главной улице хозяева сдавали для проезжающих, а на верхнем этаже находилась гостиница. Сами они были людьми торговыми. Имели большие сельхозугодья и хозяйство с коровами и лошадьми. В общем, являлись зажиточными землевладельцами. До революции только их дом был каменным.
Поразительно, но в Тосно жила ещё одна кормилица - жена ямщика Варвара Кондакова. Она кормила Сестру Императора - Ксению. Три года Варвара Терентьевна прожила в Царской Семье, с которой даже за границу выезжала, чтобы присматривать за малышкой»(16).
Нашлись следы и другой кормилицы Государя Николая II. В начале 2005 г. на страницах одной из столичных газет был опубликован рассказ экскурсовода историко-краеведческого музея с. Усть-Вымь (Коми) С.В. Сальникова. В 1970 г. он «приехал в отдаленный городок Тульской области (название он не помнит) читать лекции по искусству. После встречи к нему подошла худенькая старушка учительница, и шёпотом пригласила в гости. И тем же вечером в её маленькой квартирке Станислав держал в руках безценную тетрадку с письмами Царя Николая II и Его младшего Брата Михаила, адресованными кормилице. Первые листочки были исписаны детским корявым почерком. [...] В тетрадку были вложены два маленьких конвертика. Станислав вспоминает, что у него даже руки затряслись, когда он прочел надписи на конвертах: «Локон Николая» и «Локон Михаила». Где старушка взяла тетрадь, и что стало с письмами юного Царя, сейчас неизвестно»(17).
Традиция русских нянь в Императорской Фамилии в начале ХХ века начала сходить на нет (предпочитали нянь английских), но только не в Царской Семье. Великая Княгиня Мария Павловна младшая, бывая в Александровском Дворце в Царском Селе, чтобы поиграть с Великими Княгинями Ольгой и Татьяной Николаевнами, вспоминала: «...Две из Их русских нянь были крестьянками и носили великолепную русскую народную одежду»(18).
Это, еще раз повторим, лишь слегка приоткрывшаяся завеса над одной из Царских тайн. Возьмём хотя бы проблему кровных детей этих кормилиц, которые приходились Русским Царям молочными братьями. Что мы знаем об их жизни, о тех деревнях и сёлах, о том, кто и по каким признакам отбирал этих мамок-кормилиц...
О том, что эти вопросы далеко не праздные, доказывает нам то, что кормилица Царя мученика крестьянка Мария Александровна Смолина-Казакина 10 октября 1918 г. была замучена большевиками вместе с мужем Григорием и дочерью Марией. Оставшиеся в живых сын и брат погибших, оказавшиеся во Владивостоке, объявили в газетах о панихиде в Кафедральном соборе в четвертую годовщину убиения(19). Благодаря этому и стал известен этот, заставляющий нас задуматься, факт.
Я - в ответе, я - вскормила(+5).▐
Эту нерасторжимую связь Царя с крестьянином, Отца с детьми, прекрасно понимал и Г.Е. Распутин: «...Сам Самодержец крестьянином живёт, питается от его рук трудящихся, и все птицы крестьянином пользуются, даже мышь и та им питается»(20).
Кровь, говорят, не водица. Материнское молоко - тоже. «Моя мать, - писала М.И. Цветаева, - единственная дочь светских родителей (отец был пажом Александра II, мать - княжна Бернацкая), воспитанная в неизмеримой дали от всего простонародного, обожала чёрные грязные стручки на лотках, кочерыжки и всякую дрянь. Серьёзно: «Это у меня от кормилицы»(21).
Она и далее не раз писала о «мужицких вкусах» от кормилицы»(22).
Своё родство с русскими крестьянами хорошо осознавали и Сами Государи. Вот рассказ «Царёва брата», подмосковного крестьянина из Мытищ Соломяткина в изложении писателя И.С. Шмелёва: «Я в шишнадцатом родился, а у матушки от горячки молоко сгорело... Дуняша и стала меня кормить со своим, в молоке была. Я её так и звал - мама Дуня». Дуняша - мытищинская крестьянка Авдотья Гавриловна Карцева, кормилица будущего Императора Александра II, Освободителя. Но далее: «Царевич как к Троице поедет - к ней заезжал. Раз и захотись пить Ему, жарко было. Она Ему - миг! - «Я Тебя, Батюшка, кваском попотчую, у моей подружки больно хорош». А матушка моя квас творила... - всем квасам квас! И послала к матушке. Погнала меня матушка, побег я с кувшином через улицу, а один генерал, с бачками, у меня и выхвати кувшин-то. А Царевич и увидь в окошко - и велел ему допустить меня с квасом. Она-то уж Ему сказала, что я тоже её выкормыш. А уж я парень был повыше Его. Дошел к Нему с квасом, Он меня по плечу: «Богатырь ты!» И смеётся: «Братец Мне выходишь?» Я заробел, молчу. Велел выдать мне рубль серебра, крестовик»(23).
Сведения о кормилицах Царских Детей, по вполне понятным причинам, весьма скудны. Выход недавно капитального исследования «Медицина и Императорская власть в России», основанного на архивных источниках, существенно восполнил этот пробел в отношении Детей Императора Николая II и Императрицы Александры Феодоровны.
Ко времени рождения Цесаревича Алексия в многодетной Царской Семье было несколько кормилиц. «Великую Княжну Ольгу Николаевну выкормила Ольга Воронцова. [...] Ей была установлена пожизненная пенсия...»(24).
«Весь день Она, - показывала в 1917 г. на допросе в ЧСК няня Царских Детей М.И. Вишнякова о Государыне, - проводила в кругу Своих Детей, не позволяя без Себя ни кормить их, ни купать. До 3-4 месяцев сама кормила детей грудью, хотя и совместно с кормилицей, у Царицы не хватало молока...»(25)
«Аликс начала Сама кормить, - читаем запись в дневнике Вел. Кн. Ксении Александровны 5 ноября 1895 г. - Во время обеда её отсасывал сын кормилицы, мы все ходили по очереди смотреть на это зрелище! Кормилица стояла рядом, очень довольная!»(26)
Кормилицей Великих Княжон Татьяны Николаевны (1897) и Марии Николаевны (1899) была крестьянка Вера Кузьмина. У Вел. Княжны Анастасии было две кормилицы - Мария Ершова и Матрёна Муранова(27).
«Сведений об этих кормилицах сохранилось немного. Например, Ксения Антоновна Воронцова, дочь крестьянина, стала кормилицей в 22 года и находилась на этом месте с 4 ноября 1895 г. по 8 августа 1896 г. После окончания службы ее муж был назначен продавцом в казенную винную лавку. В 1901 г. Сам Император Николай II становится крестником её ребенка. Примечательно, что роды бывшей кормилицы проходили в Петергофском Дворцовом госпитале»(28).
Больше всего хлопот было с кормилицами Цесаревича Алексея Николаевича. «Кормилиц к Наследнику подбирали в «Приюте кормилиц и грудных детей С.С. Защегринской». Ещё в июле 1904 г. акушерка София Сергеевна Защегринская отправилась по традиции в глубинку, в Тверскую губернию, на поиски здоровых кормилиц. [...] ...Она объездила 108 деревень Новоторжковского уезда, в которых отобрала четырех кормилиц. Поскольку она забирала их в Петербург в период страды, то ей пришлось выплатить семьям кормилиц по 15 руб. для найма работниц, которые должны были заменить их. По приезде, несмотря на жесткий первичный отбор, двое были отправлены обратно после осмотра их доктором Коровиным и профессором Д.О. Оттом. Был проведен тщательный медицинский осмотр кормилиц, сделаны анализы [...] Отобранным кормилицам было установлено содержание в 150 руб. Став кормилицами, они обезпечили своё будущее, поскольку по традиции первая кормилица пользовалась покровительством Царской Семьи на протяжении всей своей жизни.
Императрица Сама начала кормить Своего Сына, но основная нагрузка легла на отобранных кормилиц. Ими последовательно были: Александра Негодова-Крот (30 июля - 19 октября 1904 г.); Наталья Зиновьева (19 октября - 20 ноября 1904 г.); Мария Кошелькова (28 ноября - 3 января 1905 г.); Дарья Иванова (с 8 января 1905 г.). [...]
В связи с жёстким контролем за состоянием молока, профессор Отт требовал от Защегринской всё новых и новых кормилиц. В ноябре «при дурной погоде и дороге» ей пришлось объехать деревни Царскосельского, Лужского, Петергофского уездов. Из этой поездки было привезено пять кормилиц, из которых четырех медики забраковали. Как пишет Защегринская, «по желанию доктора Коровина вторично поехала на поиски кормилицы в Псковскую губернию», откуда было привезено еще четыре кормилицы. После трех осмотров кормилиц и их детей были отобраны две. Но доктора продолжали требовать «как можно больше кормилиц», поэтому уже в декабре 1904 г. она вновь привозит еще 11 кормилиц из деревень, расположенных в пригородах Петербурга, из которых было отобрано «для наблюдений» четыре кормилицы»(29).
Не менее интересными были судьбы некоторых кормилиц.
«Характерным примером традиционной связи Царской Семьи с первыми кормилицами, - пишет автор специального исследования, - была судьба Александры Негодовой-Крот. Поскольку крестьянка Каменец-Подольской губернии Винницкого уезда Александра Негодова-Крот кормила Наследника только около трех месяцев, то ей была определена неполная пенсия в 100 руб. в год. Кроме этого каждой из кормилиц по традиции собиралось весьма солидное «приданое». Негодовой-Крот были приобретены вещи более чем на тысячу рублей: кровать, две подушки, сорок аршин полотна, серебряные часы, полотенца и совершенно необходимый в деревне зонтик. Всего на одежду и «приклад» для гардероба пяти кормилиц и их детей было потрачено только по одному из счетов почти две тысячи рублей.
Все последующие годы она регулярно обращалась к Императрице с различными просьбами. Например, в 1905 г. она просит устроить своего мужа в Дворцовую полицию. В 1908 г., по ее ходатайству, Филиппу Негодову-Крот было предоставлено место сидельца в казенной винной лавке первого разряда в Петербурге в связи с болезнью ног. Для решения этого вопроса Императрица через Своего секретаря обращается к министру финансов. Просьба кормилицы была удовлетворена. Позже, учитывая Высочайшее покровительство этой семье, Министерство финансов закрывает глаза на крупную недостачу в 700 руб. в винной лавке в 1911 г. В 1913 г. дочь Негодовой-Крот поместили в женскую гимназию, и плату за её обучение, 100 руб. в год, Императрица принимает на Себя.
В октябре 1913 г. министр финансов направил Императрице сообщение, в котором информировал Её, что муж кормилицы пропал без вести, похитив из кассы лавки 1213 руб. казённых денег. Он добавляет в конце документа, что не имеет в виду «возбуждать против Негодовой-Крот уголовного преследования». Несмотря на этот скандал, уже в ноябре 1913 г. Императрица удовлетворяет очередное прошение кормилицы Цесаревича об определении её детей, Марии 11 лет и Олега 9 лет [именно его кормила Государыня. - С.Ф.], в приют Принца Ольденбургского на полное содержание. Кроме этого, в нарушение всех правил и инструкций, помогает в назначении неграмотной кормилицы на место продавца в винной лавке и вносит за неё залог в 900 руб.
В феврале 1914 г. беглый муж возвращается к жене и тут же пишет письмо секретарю Императрицы графу Ростовцеву, в котором просит прощение «за сделанный мною поступок [...] расстроенный и убитый горем совести», просит «занять должность помощника моей жены в казённой винной лавке». Как это ни странно, но его просьба была удовлетворена».
Прямо «Сказка о старике и золотой рыбке»! А вообще-то народ задурил. Крепко задурил!
Автору цитировавшегося нами исследования посчастливилось найти в интернете сведения и о последней кормилице Царевича Алексия - крестьянке Дарье Ивановне Ивановой. «В 1904 г. она жила в поселке Елемка(+6) Маловишерского уезда. Ее выбрали из 18 молодых кормящих женщин. Предпочтение было отдано ей из-за её спокойного, доброго и приветливого характера и грудного молока, отвечающего необходимым требованиям. Умерла Д. Иванова, по воспоминаниям односельчан, уже после войны в 1947-1948 гг. Те несколько месяцев, которые она кормила Цесаревича, так и остались для неё главным событием в жизни»(30).
Как говорили в народе: Год кормила, а век кормилицей слывёт.
На территории Новгородской области до сих пор живут её родственники, передавшие фотографии Дарьи Ивановой в Новгородский государственный музей-заповедник(31). В Екатеринбурге на выставке, посвященной 100-летию Цесаревича Алексия Николаевича, были представлены «уникальные фотографии», подаренные организатору экспозиции А.Н. Авдонину «наследниками кормилицы [Царевича] Алексея Дарьи Ивановны Ивановой, которую любили и уважали в Царской Семье и которая претерпела много страданий в советское время за верность последнему Монарху России»(32).
Спи, млецо моё, спи, всё моё!
........................................
Собственного сердца стук.
...........................
Всё кормилица
Я, всё выкормыш -
Ты!(+7)
+ + +
А «вообще, - подчеркивал хорошо знавший жизнь Дворца уже цитировавшийся нами мемуарист, - комплект прислуги был удивительный, служивший «у Царей» из рода в род. Старики были ворчуны, в роде чеховского Фирса, которые, не стесняясь, говорили «Царям» домашние истины прямо в глаза...»(33)
Мужская часть Царской прислуги была непременно из прежних солдат, как правило, крестьянского происхождения. Кроме исполнения номинальных своих функций, они были ещё и своего рода воспитателями Царских Детей. «Лучшими учителями детей, - утверждал Император Александр II, - были всегда Папины [Императора Николая I] солдаты, да-с! Не мудрствовали, ни какой такой специальной педагогики, учили по букварю, а как учили! [...] Один такой солдат лично Мне со слезами на глазах говорил однажды: где поднят Русский флаг, там он никогда уже не опускается»(34).
Воспитывавшийся вместе с будущим Государем Николаем Александровичем полковник В.К. Олленгрен так на склоне лет оценивал заложенное в юном Великом Князе Царское водительство:
«Потом уже, в зрелые годы, я осознал свою аничковскую жизнь и понял, что тайна Династий заключается в том, что они несут в себе особенную, я сказал бы, - козлиную кровь. Пример: если вы возьмете самого лучшего, самого великолепного барана и поставите его во главе бараньего же стада, то рано или поздно он заведет стадо в пропасть. Козлишко же, самый плохонький, самый шелудивенький, приведет и выведет баранов на правильную дорогу.
На земле много ученых, но никому в голову не приходило изучить загадку Династий, козлиного водительства, ибо таковая загадка несомненно существует. И еще другое ибо: стада человеческие, увы, имеют много общего со стадами бараньими. Я имею право сказать это, ибо едал хлеб из семидесяти печей.
И когда Ники, этот козленок, поправляя меня в пении(+8), повелевал мне не ошибаться, Он смотрел на меня такими глазами, которых я нигде не видал, и я чувствовал некоторую робость, совершенно тогда необъяснимую, как будто огонёк прикасался к моей крови»(35).
(Не можем здесь не указать и на комментарий Николая Козлова к приведенному нами в высшей степени замечательному тексту. Особую ценность указанному комментарию придаёт широкое привлечение его автором текстов Священного Писания(36). Но и этот комментарий не исчерпывает, конечно, этого замечательного по своей скрытой глубине отрывка.)
И ещё об этом Богоданном врожденном мистическом Царском чувстве. Один из приближенных к Государю в последние годы лиц так писал о Нём: «Он, огражденный «китайскою стеною» ото всех, видимо, прекрасно знал достоинства и недостатки этих всех. Он знал также, к чему может привести владычество канцелярий и бумаги, несдержанное самоуправление земств и городов и слепое удобное придерживание закона, в котором, как Его предок учил: «лишь порядки писаны, а времян и случаев нет!» Знал и постоянную, ревнивую борьбу между различными министерствами. Откуда знал Он всё это, так мало соприкасавшийся с действительною жизнью, как об Нём любили говорить?»(37) «Ключ к этим тайнам, - читаем в неопубликованных воспоминаниях того же лица, - как известно, даёт не наука, даже не философия, а только религия, и именно она и преобладала постоянно в Его задушевном внутреннем мире...»(38)
+ + +
Были, однако, и те, которые, подобно Государю Николаю Александровичу, по-настоящему любили и ценили родную старину, славное прошлое Отечества. К ним относился уже упоминавшийся нами историк Иван Егорович Забелин. Общей у него с Императором была любовь к Тишайшему Царю. Государь Николай Александрович не мог не читать знаменитых трудов учёного, со всеми подробностями описывавшего домашний быт Русских Царей и Цариц в 16 и 17 столетиях; Ему не мог не нравиться и тот несколько архаичный язык, которым они были написаны, гармонировавший с языком древних грамот и актов, широко приводившихся в этих очерках. В 1907 г., менее чем за год до кончины, маститый русский ученый в дни торжественно отмечавшегося 70-летнего юбилея со дня начала его научной деятельности был удостоен Высочайшей телеграммы(39).
Интересно, что эту любовь Государя к старинному русскому слогу подметил известный кадет и масон, депутат 1 Думы адвокат М.М. Винавер. А.В. Тыркова вспоминала обсуждение Адреса Государю:
«Винавер читал с адвокатским пафосом и подчеркиваниями. Меня удивил неестественный, напыщенный стиль адреса. Я спросила:
- Почему это написано таким славянским слогом? Поелику, потолику, поныне. Зачем это? Кто это писал?
Винавер, подавляя самодовольную улыбку, пояснил:
- Это я писал. Я это нарочно. Так Царю будет понятнее. Он привык к такому слогу.
Я пробовала возражать, но моя щепетильность словесницы разбивалась о высокий юридический авторитет Винавера. А я, глядя на него, с недоумением соображала, как этот человек, вероятно выросший в небольшом польском городке, может знать привычки и вкусы Русского Царя? Да и кто среди нас знал привычки и мысли Николая II?»(40)
Они знали... Большинство из нас - не только не знали, но и не хотели...
Сноски
(+1) Марина Цветаева. Федра (1927).
(+2) Владимир Константинович Олленгрен (Оллонгрен) (1868+4.8.1943) - происходил из семьи шведского происхождения. Мать, Александра Петровна, была воспитательницей (с 1875), занимаясь также начальным образованием Великих Князей Николая и Георгия Александровичей, благодаря чему её сын в течение нескольких лет в Аничковом Дворце общался с будущим Императором Всероссийским и Его Братом. Окончил кадетский корпус. Комендант г. Севастополя (1902-1916). Полковник. Бакинский градоначальник (1916-1917). В эмиграции проживал на юге Франции, в Ницце. Перед смертью недолгое время жил в Русском Доме. Отпевал его о. Борис Старк. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
(+3) «...Вводя в Свою Семью меня, Он [будущий Император Александр III] умышленно выбирал мальчишку с воли, чтобы приблизить к этой воле птиц экзотических, ибо, собираясь Царствовать, собираясь управлять людьми, нужно уметь ходить по земле, нужно позволять ветрам дуть на себя, нужно иметь представление о каких-то вещах, которых в клетку не заманишь. На больших высотах дышат так, а внизу иначе» (Сургучев И. Д. Детство Императора Николая II. Париж. «Возрождение». Б.г. С. 143-144).
(+4) Марина Цветаева. Федра (1927).
(+5) Марина Цветаева. Федра (1927).
(+6) В публикации ошибочно: Елашки. - С.Ф.
(+7) Марина Цветаева. Федра (1927).
(+8) «В Ники было что-то от ученика духовного училища: Он любил зажигать и расставлять свечи перед иконами и тщательно следил за их сгоранием: тогда Он выходил из-за занавески, тушил огонек, - и огарок, чтобы не дымил, опрокидывал в отверстие подсвечника, - делал это истово, по-ктиторски, и уголком блестящего глаза посматривал на невидимого Отца. Заветным Его желанием было облачиться в золотой стихарик, стоять около священника посередине церкви и во время елеепомазания держать священный стаканчик.
Ники недурно знал чин службы, был музыкален и умел тактично и корректно подтягивать хору. У Него была музыкальная память, и в спальной, очень часто, мы повторяли и «Хвалите» с басовыми раскатами в аллилуйя и, особенно, - «Ангельские Силы на гробе Твоем». Если я начинал врать в своей вторе, Ники с регентской суровостью, не покидая тона, всегда сурово говорил:
- Не туда едешь!
Память у Него была острая и, надев скатерть вместо ризы, Он читал наизусть многие прошения из эктений и, напружинив голос до диаконского оттенка, любил гундеть:
- О Благочестивейшем, Самодержавнейшем Великом Государе нашем... О Супруге Его...
А я должен был, обязательно в тон, заканчивать:
- Господи, помилуй...» (Сургучев И. Д. Детство Императора Николая II. С. 136-137). - С.Ф.